Варшава наша

[tijd]

Наши солдаты стреляли в толпы, не разбирая никого, — и пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу. Справедливо говорят, что пролитая человеческая кровь возбуждает род опьянения. Ожесточённые наши солдаты в каждом живом существе видели губителя наших во время восстания в Варшаве. „Нет никому пардона!“ — кричали наши солдаты и умерщвляли всех, не различая ни лет ни пола…
(воспоминания о подавлении польского восстания после первого раздела Польши 1794 г.)

Суворов направил императрице Екатерине II письмо, состоявшее из трёх слов: «Ура! Варшава наша!» и получил ответ «Ура! Фельдмаршал Суворов!». Таким образом, Суворов был удостоен высшего воинского чина фельдмаршала, а также пожалован имением в 7 тысяч душ в Кобринском повете.

...в некоторых случаях, общее мнение имеет нужду быть управляемо. Ныне, когда справедливое негодование и старая народная вражда, долго растравляемая завистью, соединила всех нас против польских мятежников, озлобленная Европа нападает покамест не оружием, но ежедневной бешеной клеветою. Конституционные правительства хотят мира, а молодые поколения, волнуемые журналами, требуют войны… Пускай позволят нам, русским писателям, отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет.

Если государю императору угодно будет употребить перо мое для политических статей, то постараюсь с точностью и с усердием исполнить волю его величества.
(А. Пушкин, вдохновленный подавлением польского восстания 1830 г.)



Мы с Польшей потому, что мы — за Россию. Мы со стороны поляков, потому что мы — русские. Мы хотим независимости Польши, потому что мы хотим свободы России. Мы с поляками, потому что одна цепь сковывает нас обоих.
(А. Герцен, о подавлении польского восстания 1863 г.)



Перед отъездом им разрешили взять с собой только самое необходимое. Ехали все семьи в товарных вагонах, тесно набитых людьми. Высадили из вагонов на маленьком полустанке в Казахстане. Потом всех повезли в степь. Здесь, в голой степи, где не было ни домов, ни юрт, вбили только колышки с номерами будущих поселков. Наш колышек был под номером шесть. Каждый такой поселок обнесли рвом, за который заходить не разрешали. Главной властью считались комендант и милиция. Без их разрешения никто не имел права отлучаться даже в соседний поселок или в степь за цветами. Переселенцам приходилось в чистом поле рыть себе землянки, которые для тепла обкладывали соломой и дерном. Спасали всех терпение, вера в Бога и местное казахское население. Казахи показали соленые озера, где можно было добыть соли, которая потом нас всех спасала. Мы никак не могли забыть оставшиеся на родине дома с цветущими вишневыми садами. Потому и поселок позднее назвали Вишневкой. Время было страшное и гнетущее. Никто не чувствовал себя свободным. Каждый поляк с 14-летнего возраста обязан был еженедельно, а с 1948 года ежедневно, отмечаться в спецкомендатуре, мы не имели права без пропуска выходить за пределы села. Даже те, кто вернулся с фронта, вынуждены были спрашивать разрешения коменданта на выезд из поселка. Так продолжалось до 1956 года, когда комендатуру упразднили.
(воспоминаня о массовой депортации поляков 1936 г.)



Первая трещина, по которой начала раскалываться советская империя - создание движения "Солидарность" в Польше в 1980 г. А еще вспоминается фильм Seksmisja (в советском прокате - "Новые амазонки"), показанный на Московском кинофестивале в 1984 г. Самая шокирующая сцена - как герои поднимаются из подземелья на поверхность и вдруг понимают, что могут дышать без скафандра. Аллегория свободы, которая действовала разрушительно на советское сознание.